Том 22. На всю жизнь - Страница 47

— Здорово, Галка!

— Здравия желаю, ваше высокоблагородие, — отбарабанивает тот.

Затем прибавляет что-то.

Пауза.

И снова щелкает ключ в замке. Какие-то возгласы протеста. Чей-то смех, обидчивый, но веселый. И тоненькая фигурка Тимочки Зубова появляется на верху лестницы перед нами.

— Ха-ха-ха! — заливается Зубов. — Нет, друзья мои, ваш Галка — одно великолепие! Вы подумайте: он и Линского, и Невзянского выпроводил сейчас!

— Как выпроводил? А вас-то ведь принял? — недоумевающе роняют мои губы.

— А вот как выпроводил: "Дома-то, — говорит, — господа дома, да, говорит, никого не велено принимать, акромя папы да мамы, да братцев, да сестрицы с губернаршами, да подпоручика Зубова, да господ Рогодских. А вас, ваше благородие, так что нельзя". Нет, видали вы такой экземпляр?! А!

— Зарезал! Без ножа зарезал! — кричит мой муж, внезапно превращаясь из владетельного рыцаря Трумвиля в поручика Чермилова.

— Вернуть их! Вернуть! Сию же минуту!

И он несется по лестнице, сбив по пути с ног подвернувшегося ему совсем уже несвоевременно Мишку.

— О, какой ты глупый, Галка, какой ты глупый! — говорю я с искренним сокрушением, раскачивая из стороны в сторону головой.

— Так точно! — уныло соглашается невозмутимый Галка.

— А мы-то ведь пришли к вам поговорить об устройстве задуманного нами спектакля, — роняет он, — и вдруг такой прием. Ха-ха-ха! Прелесть Галка! И откуда Борис выкопал чудовище этакое?

Я в отчаянии и волнуюсь ужасно. О, глупый Галка! Никогда никакой порядочный оруженосец не выйдет из тебя.

К счастью, Невзянскому и Линскому удалось объяснить причину недоразумения, и мой муж привел обоих к нам, извинившись за своего оруженосца.

За чайным столом много говорилось о предстоящем спектакле, в котором нас уговаривали выступить. Спектакль — это что-то новое и забавное. Я с восторгом даю свое согласие, но рыцарь Трумвиль молчит.

— Ах, пожалуйста, играй, — молю я его глазами. Он колеблется.

— Со мною в одной пьесе.

— Ах, если так.

Он согласен.

— Ура! Согласен! — кричит Тимочка на весь «замок». — Хорошо жить на свете, Галка? А?

— Так точно, ваше высокоблагородие! — соглашается тот без колебания, вытягиваясь в струнку.

— Особенно когда господа дома и принимают, — шутливо язвит Линский.

— И поят чаем с вареньем, — вторит Невзянский.

Я невольно опускаю голову и краснею до ушей сквозь улыбку. Нет, никогда не надо лукавить даже в пустяках. Запишем это раз навсегда на скрижалях моей жизни во избежание подобных же недоразумений впереди.

* * *

На улице те же ненастные нудные осенние дни, зато в «замке» суета, к крайнему неудовольствию Мишки, который не выносит никаких новшеств и любит "тихое положение" — лежать в сладкой дремоте перед тлеющим камином. Тогда он грезит о родном лесе и сладко урчит. За этот год он вырос в большого настоящего медведя, и от него прячут мясо, один вид которого может разбудить в нем дикие наклонности хищного зверя. Рыцарь Трумвиль отдал приказание держать его внизу, в сарайчике, и реже пускать в комнаты. "Не дай Бог, случится что-либо, — говорит он часто, выпроваживая нашего четвероногого друга за дверь всякий раз, когда милая лохматая голова просовывается в комнату. — Еще с полбеды, если случится при мне, но если Котик будет один — как он справится с озверевшим хищником?"

— Мишка — озверевший хищник? Ха-ха-ха! Милый, тихий, сладко урчащий Мишук.

Эта мысль кажется мне нелепой, и Брандегильда смеется беспечным детским смехом.

А в «замке» все та же суета, сутолока и волнение. Предстоящий спектакль перевернул весь строй жизни тоненькой Брандегильды. Теперь я с утра до вечера хожу по комнатам и учу роль, роль молоденькой вдовы в грациозной, изящной салонной пьеске "Из-за мышонка". В ней говорится о двух молодых людях, боящихся мышей. Эти молодые люди нравятся друг другу и желают соединиться брачными узами, но переговорить по этому поводу они никак не могут: страшная мышь мешает этому. Забавная пьеска, вызывающая непрерывный хохот публики, очень нравится мне. Я играю молоденькую вдову. С первых же слов я чувствую, что смогу сыграть порученную мне роль, я, не игравшая ничего в моей жизни. Надо быть только самой собою, не Брандегильдой из замка Трумвиль, конечно, а задорной, веселой Лидой Воронской, то есть, вернее, Чермиловой (никак не могу за эти семь месяцев привыкнуть к моей новой фамилии), скакать и прыгать по диванам, визжать больше от смеха, нежели от страха, шалить и дурачиться на славу. Во всех отношениях прекрасная роль. Но рыцарь Трумвиль отнюдь не разделяет моего восторга.

— Ничего у меня не выходит, — с отчаянием вырывается у него, и он далеко отбрасывает тетрадку со своей ролью. — Во-первых, глупые слова, во-вторых, глупое положение. Я один на один выйду на медведя, а тут, здравствуйте: мышей бояться надо. В-третьих, как я им всем «штафиркой» покажусь? Да я фрака в жизни моей не напяливал ни разу!

— Конечно, мой милый, рыцарские доспехи вам больше к лицу, — соглашаюсь я.

— Ага! Ты смеешься!

Тетрадка с ролью летит куда-то в угол, и рыцарь Трумвиль мчится за Брандегильдой кругом обеденного стола.

— Ваше высокородие, на лепертицию пожальте. Господа все собрамшись, — замирая на пороге, рапортует Галка.

— А, на лепертицию! Ладно!

Подбираем тетради с ролями и спешим через теплый коридор в офицерское собрание, находящееся под одной крышей с "замком Трумвиль".

В главной зале собрания — кавардак. Наскоро сколоченные подмостки сцены пахнут свежим деревом и лаком. Тимочка, Невзянский и офицер-художник Рудольф пишут декорации, безжалостно продушив краской все шесть комнат собрания.