Том 22. На всю жизнь - Страница 24

Вдруг голубой туман застилает от меня и головы народа, и золото икон и хоругвей, и блестящие ризы духовенства, и я вижу одни глаза.

Только глаза Светлой и Прекрасной Девы, затуманенные слезами. Что-то подкатывается к горлу, что-то душит его. А глаза все ближе, все яснее. Кружится голова. Запах ладана туманит мысль. Я почти лишаюсь сознания от волнения, переполнившего все мое существо.

— Головы наклоните! Головы! — кричит чей-то голос. И я машинально склоняю голову, плечи, весь стан.

Певчие поют: "Радуйся, Благодатная!"

Что-то шуршит надо мною, и розами райских садов наполняется воздух, их ароматом, тонким и мистическим.

"Она здесь! Она над нами! Я чувствую! Я вижу, не глядя!" — рвется в моем мозгу последняя сознательная мысль.

И снова легкое шуршанье, шелест шелка и старых византийских пелен покровов. И безумный восторг и мольба к Царице.

— Исцели, Прекрасная, Варю! Исцели Ты, Могучая и Кроткая, Великая и Благая!

* * *

Еще миг, еще и, словно проснувшись, я оживаю.

Пронзительный выкрик кликуши позади и чей-то тихий, блаженный шепот.

Варя передо мною. Глаза — огромные на исхудавшем за час высшего напряжения лице. Порозовевшие губы шепчут:.

— Не знаю, что это, но… но… я не чувствую боли, никакой боли. Ах, Лида, Лида!

Она протягивает руки к уплывшей далеко по воздуху на высоких древках иконе и рыдает. Рыдает громко, каким-то восторженным счастливым рыданием.

— Не чувствую боли! Нет! Нет! — повторяет Варя все так же блаженно и изумленно.

Потом хватает меня за руку:

— Бежим скорее, скорее! Рассказать нашим. Нет боли! Пойми, исцелена! Исцелена я, Лида!

И опять рыдание ликующее, безумное потрясает ее грудь.

Мы схватываемся за руки и вырываемся из шеренги. Берем вправо — толпа; влево толпа еще плотнее. Тогда через силу пробираемся сквозь самую гущу туда, к площади, где кажется нам, как будто меньше народу.

Но густая стена широких спин заслоняет нам путь. Крепкая стена, через которую нам не пробиться. Кто-то сдавил мне плечо до боли, кто-то нечаянно ударил локтем в грудь. И снова заколдованная стена обступила нас теснее и жарче со всех сторон. Дыхание сперлось в моей груди, капли пота выступили на лбу.

Похолодело в спине и в кончиках пальцев. "Нас задавят!" — мелькнуло в моей голове.

— Варя! — сдавленным шепотом бросила я моей спутнице.

Но ее уже не было около меня. Чьи-то чужие, потные, багровые от натуги лица окружали меня, чьи-то бестолково напирающие в общей давке спины сжимали все уже и уже кольцо.

Кто-то крикнул в паническом страхе:

— Батюшки, задавили!

И сразу я почувствовала, что мне нечем дышать. Сделала невероятное усилие, поднялась на цыпочки, потянулась. Но тут кто-то изо всех сил толкнул меня в спину, затем меня сдавила, как обручем, со всех сторон толпа. Мои ноги отделились от земли, и я повисла в воздухе, сдавленная со всех сторон. Холодный пот покатился у меня по лицу. Глаза заволакивало туманом.

"Сейчас упаду и меня раздавят, — последней мыслью пронеслось у меня в мозгу. — Сейчас погибну…"

Вдруг я увидела в десяти шагах знакомую маленькую головку на широких плечах, высившуюся над толпой, и, собрав последние силы, я прохрипела отчаянно:

— Большой Джон! Сюда!

* * *

Я очнулась вне города на зеленой лужайке в предместье.

Я лежала на траве поверх плаща, разостланного Большим Джоном. Варя и Левка суетились около меня. Большой Джон держал мою руку, смотрел на меня тревожными глазами и улыбался через силу.

— Ну вот, наконец-то вы отошли, — услышала я его милый голос. — Теперь, как отдохнете, можно идти отыскивать ваших.

— Меня чуть не задавили, не правда ли, Большой Джон? — прошептала я.

— Слава Богу, этого не случилось. Маленькая русалочка жива и здорова.

— Благодаря вашему вмешательству, — произнесла я, протягивая ему обе руки.

— Не моему участию, а участию Провидения, — поправил он меня с улыбкой. — Ведь если бы Богу не угодно было послать к вам навстречу такую высоченную каланчу, такого Дон-Кихота, как я, может быть, маленькая русалочка и захворала бы, помятая в этой ужасной давке.

— То есть умерла бы, Большой Джон, выражаясь точнее.

— А m-lle Варя! Вы слышали о m-lle Варе? — чтобы замять разговор, волновавший нас обоих, произнес Большой Джон, кивая в сторону моей подруги. — Она чувствует теперь себя прекрасно после своей горячей молитвы. Счастлив, кто может так чисто и свято верить в великую силу Божества. Только вы, русские, с вашими золотыми простодушными сердцами, умеете так верить и молиться. И как я за это уважаю вас всех! — закончил Большой Джон.

— А вы-то, Большой Джон, вы сами? — вырвалось из моей груди. — Надо быть самому очень религиозным и верующим, чтобы решиться плыть на край света и обращать на путь истины жалких диких людей. Или вы шутили тогда, когда говорили, что отправляетесь в Америку миссионером?

— Нет, маленькая русалочка, — произнес он серьезно, и его ястребиные глаза приняли мечтательное, почти детское выражение. Я с малых лет грезил о том, чтобы принести посильную помощь тем, кто нуждается в этом. У меня создался свой собственный идеал, свой цикл желаний, и на первом месте — жгучая потребность видеть людей людьми, а не жалкими полудикими животными. А ведь там, в дебрях девственных лесов, они рыщут бессознательными зверьми, без религии, законов, без познания истины. Это бедные, жалкие, обиженные роком дети природы. К ним лежит мой путь. Сделать их людьми, посеять в их сердцах веру, светоч сознания; разбудить в них жажду знаний, хотя бы самых примитивных и небольших. Разве же это не счастье, маленькая русалочка?! Разве это не счастье?